Фото Владимира Геллера

Дина Годер: Ты сейчас стала работать со сценаристом и этот сценарист – твой муж, он же писал какие-то сценарии своему брату Диме Геллеру.

Катерина Соколова: Первый раз это получилось случайно, просто стеклись жизненные обстоятельства. Мой муж Владимир Геллер по профессии архитектор. Строил по всей стране, колесил между Арменией, Германией, Харьковом, Москвой и Свердловском, а когда приезжал сюда, то останавливался у Димы Геллера, который как раз учился на Высших Курсах. Дима его родной брат. Так мы и познакомились, собственно. А потом в какой-то момент Вова переехал в Москву навсегда.

Он всегда очень любил кино, он киноман, очень насмотренный, начитанный. Дружил со всей Свердловской студией. И поначалу просто интересовался тем, что я делаю. А я работала без сценариста. На первых двух фильмах, я считала сценаристом себя. Но ведь рассказ, например, Коваля нельзя считать сценарием фильма, как я раньше наивно полагала. Есть рассказ, а что ещё надо? Бери и снимай! Но нет. Кино и литература разные, все же, организмы.

Сильно позже, уже когда мы были женаты, я делала фильм «Сизый голубочек», а у Вовы случился перерыв в работе. И он стал мне помогать, сначала просто придумывать. Родился новый сюжет, по сути. И он написал по нему прямо настоящий сценарий. Получилось отлично. Я вдохновилась и понеслось. Ко всем моим последующим фильмам сценарии полностью писал он. И для Димы два или три сценария написал. У Вовы это очень хорошо получается, придумать нетривиальный сюжет с живыми деталями и персонажами, он виртуозно создает атмосферу. И делает так, чтобы конструкция повествования не шаталась. Ну, архитектор же. Он сейчас даже учится в сценарной мастерской Александра Гоноровского.

Ты сделала свой дипломный фильм, а до следующего фильма «Глупая», у тебя был довольно большой промежуток, что ты делала вообще?

Я делала свою новую жизнь. Во-первых, после фильма про Пушкина, пожалуй, и состоялось наше объединение с Вовой. Мы поженились и родили Дусю. И на меня как-то навалился быт, сильнее чем я рассчитывала. Старшей дочери было двенадцать лет, я обзавелась семьей полноценной и своим домом. И вдруг это потребовало от меня очень много сил: подросток, младенец, дом, муж. И я как-то немножко погрязла, меня засосало болото бытовое. А когда Дуська стала чуть-чуть подрастать и пошла в садик, я вспомнила о кино. Уже заглохла былая слава фильма про Пушкина, появлялись какие-то новые имена, а меня относит течением куда-то в дальние камыши. И я забеспокоилась: «Надо-надо-надо продолжать». Сдула пыль с «Вороны», с раскадровки своей антикварной, и стала думать куда бы мне податься. И вдруг начались один за другим, обломы на разных студиях. Туда пошла – не заладилось, сюда пошла - не заладилось, прямо тупик. Это уже было начало двухтысячных. И вот тогда я очень плотно и надолго связалась с уральской студией «А-фильм». Валентина Ивановна Хижнякова, ее директор, выпустила меня из заточения и запустила, наконец, с фильмом.

Ты же продолжаешь с ней сотрудничать?

Нет. Сейчас делаю фильм на Союзмультфильме. А дальше – видно будет.

С дочерьми Сашей и Дусей. 2001

А расскажи про «Глупую». Когда ты сдула с нее пыль, твоя первая идея поменялась или нет?

О да, она сильно поменялась. Сначала я просто сделала честную раскадровку рассказа. Прям по тексту. Я очень люблю Коваля, это была моя настольная книжечка, сборник рассказов «Самая лёгкая лодка» называлась. Очень короткий рассказ под названием «Воронья любовь», меня пленял последней фразой: «Какая всё-таки глупая бывает на свете любовь!», поскольку я бесконечно переживала вот это состояние глупой любви…

Ты влюбчивая, да?

Да, я чудовищно влюбчивая, и вообще, вся моя жизнь под флагом с большим красным сердцем проходит. Рассказ растрогал до глубины души. Причем он же не говорил о любви как таковой, он рассказывал какую-то дурацкую, на первый взгляд, историю, как ворона привязалась к деревенской женщине. Женщина стеснялась, ворону всячески гнала и пинала, даже водой от отчаяния облила. Когда я поступала на курсы, то сделала все, что могла в тот момент. А когда нагрузилась знаниями, то обнаружила в рассказе какие-то глубины. Ну и конечно сильно поменялась моя жизнь, появился некоторый человеческий опыт. Я всегда делаю фильмы про то состояние, в котором сама нахожусь или которое предчувствую. Впрочем, не знаю, может наоборот - фильмами двигаю жизненные шестеренки и задаю дальнейший путь. В любом случае, кино и жизнь у меня, это сообщающиеся сосуды. Я хотела бы обладать способностью делать свои фильмы легче, не так сильно переживая. Но не выходит. Всегда на несколько лет погружаюсь и вкладываю в них кусок жизни.

Съемки фильма "Глупая". Фото Максима Граника. 2008

Там было вложено про мирную жизнь семьи, да?

Да, семья. Людям уже не по двадцать лет, но еще и не под семьдесят, они где-то между тридцатью и сорока, еще молодые, и их ещё колбасят чувства. С одной стороны, кажущаяся рутинной жизнь, с другой стороны - полная страстей, из которых складывается впоследствии кризис среднего возраста. Я много раз подавала свои заявки с одной и той же аннотацией: «Фильм о сложности человеческих взаимоотношений». И очень гордилась тем, что придумала такую классную формулировку, которая подходит практически для всего и звучит солидно. В конечном счете это действительно так. С одной стороны, это счастье обыденности и рутины. Жизнь наполнена важным смыслом. Ты не просыпаешься утром, думая: «Зачем я проснулся?». Нет, ты всем нужен, тебя все ждут, надо варить кашу, надо детей снаряжать в садик, еду готовить, лечить и учить. Всё в твоей жизни пронизано с одной стороны счастьем и любовью, с другой стороны неизбывной рутиной. Это на каких-то высших весах уравновешивается, жизненных. И я не понимаю, как это – правильно или нет, но вижу в этом красоту и гармонию. Когда счастьем становится не журавль в небе, несбыточные острова и так далее, а когда счастье — это тихое тиканье часов в спальне, или нюхать макушку своего ребенка, или чувствовать запах его заснеженных шерстяных варежек, которые для тебя признак того, что всё хорошо. Я сама тогда так жила и пыталась про это рассказать. Но парадокс в том, я не могу сказать, что постоянно испытывала затопляющее меня счастье. Жизнь была полна трудностей, и душевных метаний. Я пыталась это всё в фильме как-то рассказать. Ну, не знаю, получилось ли.

Когда фильм был готов, я была им чрезвычайно горда, лучилась прямо! Один месяц. А потом… как посыпались замечания: у фильма провисает драматургия, он непонятный, он скучный, монотонный, затянутый, плохо нарисован, ритм вялый, нет каких-то там дурацких акцентов. Я недоумевала: «А разве это важно? Я же вложила в него свою жизнь». Но, конечно, это важно.

А как он пошел по фестивалям?

Да, он какие-то призы получил, хоть был архаичный, не эффектный. Тогда как раз пошел такой вал очень яркого, эффектного, классного кино. Во-первых, компьютер давал огромные возможности, во-вторых, какая-то невероятная свобода хлынула, открылись границы, мы стали видеть огромное количество зарубежного, ну и времена какие-то другие настали, более смелые. Всё это дико нравилось. Но я не стремилась этот фильм таким сделать, мне было важнее, чтоб он получился созвучным моему состоянию.

Ты рисуешь чем, карандашом?

Да, обычными материалами. Пастелью, карандашами, цветными и простыми. «Глупую» нарисовала масляной пастелью. Причём я долго выбирала, чем бы. Между фильмами не рисую, а потом как будто заново учусь. С одной стороны это плохо, потому что, художник должен постоянно рисовать, а у меня уходит несколько месяцев на разрисовку. Они жутко топорные получаются, эти рисунки, видно, что рука скованная, но есть в этом какой-то… смысл. Чтобы ни дай бог, не стать рисовальщиком-виртуозом.

Я убеждена сейчас, в пятьдесят лет, что во всем есть какой-то, прекрасный и нужный смысл. Эта мысль помогает мне в трудных и отчаянных ситуациях. Ведь в них тоже он есть.

Ты говоришь, что тебе нравится новая эффектная модная графика, но у тебя совершенно другая манера.

Прямо соль на рану. Каждый раз, начиная фильм, думаю: «Но уж этот-то фильм я сделаю ух какой, я буду такая непосредственная, как дитя, и смелая, и наконец буду сама собой. Скину засевшие во мне с института оковы сухого академического рисунка, которым я так и не овладела, но который, зато, овладел мной». И каждый раз даже начинаю, что-то яркое-дерзкое. Но потом всё меняется, перетекает, как жидкий терминатор, и опять всё как раньше. Вот эта архаичная, приглаженная, какая-то туповатая, неуклюжая манера.

И еще есть ощущение, что у тебя есть какие-то любимые типы. Например, женщина, которую ты часто изображаешь: с телом, с маленьким носиком, затянутыми в узел волосами, с какими ты раньше ходила. Это еще и похоже на екатеринбургский стиль (хотя, казалось бы, где ты и где Екатеринбург), в фильмах Вали Ольшванга, да и не только у него, похожий на твой тип женщины: мягкость, полнота, такой образ русской красоты.

Рисую себя, видимо… Всю жизнь передо мной стоит задача принятия себя. И вот с одной стороны я борюсь с собой и себя не принимаю. Пытаюсь как-то улучшиться или поменяться, похудеть, хотя бы. Но рисую упорно сама себя. Женщину такого же типа. И ею любуюсь. Вот думаю: «Ну почему, если я так люблю этих женщин, что ж я тогда борюсь с собой?».

А вообще, если бы я выбирала, какой женщиной быть, то свой тип ни за что бы не выбрала. Я читала воспоминания Рины Зелёной, и она так смешно пишет, что олицетворяет собой тип женщины, ей наиболее несимпатичный. А в душЕ видит себя высокой статной блондинкой. Вот, у меня то же самое.

Слушай, ну все мы так. Я в детстве себя представляла, что, когда мне будет двадцать или двадцать пять лет (этот возраст мне казался идеальным), я буду как Светлана Светличная в «Бриллиантовой руке», с длинными белыми волосами.

Вот-вот. А я всегда думала, что буду как Лайза Минелли. Делать кино из своей жизни — это крайне неудобная вещь, это тяжело, потому что кусок души отрезаешь и туда вкладываешь. При этом, не факт, что у тебя получится хорошо. С другой стороны, я не представляю, где еще черпать вдохновение. У меня не получается сделать что-то просто отвлеченное.

А ты пыталась?

Да, конечно. Помню, как дико мучилась при этом, высасывая из пальца и скучая.

А в какой момент ты стала иллюстрировать книжки и в журналах рисовать?

Между «Глупой» и «Сизым голубочком», когда надо было какие-то деньги зарабатывать. А тут, как раз симпатичный журнал новый образовался, Mamas&Papas. Про деток и родителей. И я с большим удовольствием рисовала туда картинки. Прям вспомнила архитектурный институт и свои «комиксы». Мне ужасно нравилось рисовать их милейшие сюжеты. Там очень ценили, когда с юмором обыгрываешь ситуацию: как лечить от глистов, как избавиться от аллергии, как ужиться с бабушкой, почему вредно сладкое, что делать с детским онанизмом или соплями, или враньем. Это был кайф. Картинки не представляли абсолютно никакой художественной ценности, иллюстратор я тоже доморощенный. Но мне нравился процесс. Да еще и деньги платили.

Какая ты есть, такая есть. Но у тебя же потом появилась, работа книжного иллюстратора.

Опять счастливый случай, кстати. Первая книга - детские стихи Ольги Седаковой. Мне не слишком нравится, что получилось в результате, была некоторая диктовка со стороны заказчиков. Но всё равно первым опытом дорожу. Это была очень кропотливая работа. Я использовала технологию, которой я на «Глупой» пользовалась. Целлулоид, а под ним кальки несколько слоев. На кальках рисую рисунок, крашу. А потом сверху на целлулоиде, иглой процарапываю блики, акценты и мелкую проработку. Втираю в царапины умбру или белила. Очень сложно и многодельно по исполнению. И сам изобразительный стиль не совсем мой. Но, поскольку, это моя первенькая книжечка, мне она дорога. А вот вторая книжка, «Солдатские сказки», - там я оторвалась. Рисовала то, что хотела, как хотела, и чем хотела. Издателям нравилось, они принимали абсолютно все работы на ура. Помню, что поправила только одну картинку, где русалка была с голой грудью. Меня попросили немного ее прикрыть. Так и не поняла, почему. Я прикрывать не стала, просто нарисовала другую иллюстрацию. А ту, что с сисями, подарила издателю.

Но ты ведь до сих пор работаешь без компьютера?

Нет, две последние книги, северные сказки «Сказочная Камчатка» и «Сказочная Якутия», хоть нарисованы руками, но картинки собраны в фотошопе. Были очень сжатые сроки, а иллюстраций в каждой из книг больше семидесяти. Тут мне опять помог муж, который просто самоотверженно сел со мной, и мы, за какие-то совершенно невероятные сроки, буквально за пару месяцев, все это сделали. Он умеет наводить многослойный воздух, какие-то дымы, свечения, фактуры. А я не умею. Меня иногда спрашивают: «А можно посмотреть оригиналы?», а их нету, только файлы. Поэтому руками рисовать как-то ценнее. Ну, для меня.

А с чем «Сизый голубочек» был связан? Это же какая-то целая история жизни.

Я б сказала не история жизни, а метафора жизненного пути. Мы этот фильм посвятили родителям, имели в виду не именно наших родителей, а родителей вообще. Но и наших тоже, конечно. Тема судьбы почему-то часто появлялась в разговорах. Может быть в жизни какие-то были переломные моменты. И вдруг у нас в голове возникла тема связи всего со всем, вот этих узлов судьбы. Когда один развяжешь, и все меняется.

Ты говоришь: «у нас в голове», как будто у вас общая голова.

Ну, в каком-то смысле так и есть. Придумываем вместе, настроены друг на друга. Но это не выглядит идиллически, на самом деле. Мы дико ссоримся каждый раз, буквально проклинаем это сотрудничество, потому что это безумно сложно. Но тем не менее, раз за разом наступая на наши любимые грабли, беремся вместе за очередной проект.

Но ведь тут, в этом фильме тема неслучившийся судьбы.

Просто так сложилась история. Началось она вообще не с этого. Я увидела картинки красивые с моряками, думаю: «О! Моряки — это отличная тема, дай-ка я про моряков что-нибудь придумаю». Вот они плавают, у них любовь где-то на берегу, разлука, страсти, танго, все такое. Конечно, ухитряются и ссориться, и всё это на расстоянии. Это, кстати, тоже, из нашей жизни, потому что Вова по работе разъезжает, я остаюсь дома, постоянно какая-то переписка. Тема знакомая. Нарисовала картиночки, подала заявку, и она прошла. Потом из очередной командировки приехал Вова и говорит: «Что ты к морякам привязалась? Ты что вообще про них знаешь? Зачем ты хочешь делать кино про то, что ты не знаешь? Делай про то, что знаешь». В результате осталась тема дороги, но корабли сменились поездами, про которые я хоть что-то да знаю. Придумалась некоторая история, про машиниста, он ездил мимо девушки, которая на полустанке жила, и он все никак не мог с ней познакомиться. И сначала это была история шутейная, но она совсем не развивалась и не вдохновляла. И мы пришли с раскадровкой к Юрию Борисовичу Норштейну, он посмотрел так кисло на наше произведение, и повернул в нашей общей голове стрелку на 180 градусов. Говорит: «Ну что вы тут натужно шутите. Это же грустная история». В результате Вова написал сценарий, про то, как человек всю жизнь проезжает мимо своей судьбы, но почему-то не решается выйти. А когда он наконец выходит, уже поздно. И нам показалось, что это так созвучно разговорам наших стремительно стареющих родителей, что жизнь прошла мимо, а они так и не сделали того, что хотели, не стали тем, кем хотели, не встретили того единственного человека…

А у них есть такое ощущение?

У всех, наверное, есть в какой-то мере. Но в возрасте особенно сильно. Потому что с годами все меньше времени, чтобы что-то поменять. А возможно ничего нельзя изменить, потому что это судьба. И мы сделали такой конец в фильме, чтобы было непонятно, встретились герои или нет. Чтобы это каждый, кто посмотрит, сам для себя решил.

Я очень долгое время считала, что они всё-таки встретились, потом меня стали уверять, что он умер, и потом я стала внимательно смотреть в фильме, и увидела, что конечно же он умер. Но в первые разы мне этого совершенно не казалось, почему-то.

И очень хорошо. На самом деле, мы и для себя этот вопрос оставили открытым. Пусть те, кто хочет, чтоб он умер - значит умер. А я надеюсь, что он всё-таки сделал это, и буквально вскочил в последний вагон, и они встретились. Я знаю удивительные истории, когда люди все-таки успевали за своей судьбой, буквально на склоне лет. Моя двоюродная бабушка Галя отыскала свою институтскую любовь уже после 70 лет, когда осталась одна. И оказалось, что он тоже ее помнил и любил. Они повстречались и прожили вместе еще 25 лет, как голуби, а умерли потом в один год. И я верю очень вот в эти вещи, и очень их люблю. Этот фильм не характерный для меня, он немножко притчеобразный, похожий на песню. Ну и хорошо.

Но он, мне кажется, неизменно прекрасно принимается, помню его показ на фестивале в Вене. В нём не многозначительная притчеобразность, а очень лирическая история.

Да, мы тогда специальное упоминание получили, и это невероятно, потому что мои фильмы на зарубежных фестивалях не очень идут. Они слишком, видимо, русские.

Отношение к родителям, оно же вполне универсальное, в нем нет ничего русского.

Да мне тоже так кажется.

А как твои фильмы проходят на зарубежные фестивали?

Ну так, не очень. Только «Пушкин» хорошо прокатился, его везде брали, и даже что-то вручали, какие-то пышные призы. А другие мало отбирают, возможно, они не попадают в какой-то общий ритм. И на иностранных фестивалях мне почти никогда ничего не достается. Было несколько иностранных призов на самых неожиданных фестивалях. Например, «Глупая» получила приз на фестивале в Египте, как лучший фильм о женщинах, сделанный женщиной. Я даже не знаю, что за фестиваль в Египте, и приз до меня к сожалению, не дошел. Мне позвонили из представительства египетского в Москве и долго меня поздравляли, но приз не довезли, увы.